ВОСТОЧНЫЙ ЭРАНВЕЖ. РОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ.

Сдвиг хронологии, наметившийся в последнее десятилетие, дает возможность предположить (если не с уверенностью определить), какие события служат своеобразным спусковым крючком для формирования скифского мира, да и вообще кочевого мира Великой Степи.

В самом деле, если Аржан I соответствует развитому подгорнову, датируется концом девятого века до нашей эры и содержит всю “скифскую триаду” (характерные для культур скифского мира наборы вооружения, конской узды, и вещи, оформленные в “зверином стиле”) в уже сложившемся виде, это время можно принять за terminus ante quem этого процесса. К “скифской триаде” можно в данном случае добавить “царский” курган, как непременный элемент любой культуры скифского мира. Кроме того, именно к этому времени относится окончательное сложение архитектурного канона тагара. Эти сложившиеся каноны скифского искусства – “локальный” архитектурный для Минусы и “глобальный” стилистический для всей скифской торевтики – позволяют утверждать, что к этому времени сформировалась и характерная для скифов идеология.

На эти процессы нужно время. Изучение погребальных памятников Минусы показывает, что классическому подгорнову предшествует этап очень раннего, архаичного тагара (баиновский этап М. П. Грязнова). Споры о правомерности выделения его на основании тех или иных сочетаний артефактов, не отменяют самого факта его существования. Во всяком случае, он отчетливо просматривается в погребальной архитектуре (архаический стиль, по крайней мере, его ранний период).

Сколько отвести времени на этот процесс формирования? Не следует забывать о том, что эти изменения происходят не сами по себе. Это своеобразные маркеры возникновения целого мира, обладающего собственной культурной парадигмой, отличной от других психологией его носителей, своей системой ценностей и специфическим способом производства материальных благ. Не надо забывать, что возникает он не путем колонизации, переноса на новую территорию сложившихся культурных систем, а в результате преображения, палингенезиса старого мира. Исторические аналогии – преобразование Восточной Римской империи в Византийскую, переход от европейского средневековья к Новому времени, показывают, что не менее века-двух. Должно смениться, по крайней мере, несколько поколений.

Таким образом, мы попадаем на рубеж тысячелетий. Что же произошло в мире восточноиндоевропейских племен Центральной Азии в этот момент? Масштабность последующего культурного сдвига дает надежду, что эти события окажутся как-то отражены в исторических источниках даже в столь раннюю эпоху.

Для ответа на этот вопрос попытаемся сначала понять сам процесс, проанализировав, чем отличаются его начальные и конечные точки не по набору артефактов и типам погребальных сооружений, а по более общим параметрам – идеологии, социопсихологии, хозяйственно-культурному типу. Благо, фактов на этот счет – тьма-тьмущая.

В чем главное отличие степняка эпохи поздней бронзы от архаического скифа? Первый – просто скотовод (пусть и весьма мобильный), второй – кочевник. Первый – колесничий, второй – всадник. И, все же, это только следствия. Суть в другом. Для первого мир – это мир. Для второго мир – это война.

Степь – огромное пространство свободы и незащищенности, поэтому ее жители всегда умели держать оружие в руках. В эпоху Великой Колонизации, в IV-III тысячелетиях до нашей эры, это не столь заметно, благо свободной земли было много, а военное превосходство продвигающихся к востоку групп восточноиндоевропейских скотоводов над аборигенами – подавляющим. Однако, уже к финалу средней бронзы, а, тем более, в срубно-андроновскую эпоху, ситуация в корне меняется. Свободных территорий уже нет, экстенсивная скотоводческая экономика стимулирует конфликты, связанные с переделом земли. Четко оформляется социальный слой колесничных бойцов, своеобразная протоаристократия. Формируется специфическая идеология этого слоя. В нем возникает прослойка мобильной элиты – воинов, не связанных жестко с определенной группой населения, свободных искателей приключений. К концу эпохи разворачивается беспрецедентная экспансия в Среднюю Азию, Иран, долину Инда. В иньском Китае также ощущается давление с запада.

И все же есть одно коренное отличие этой эпохи от последующей. В эпоху поздней бронзы арийские племена именно расселяются. Военное превосходство служит инструментом, обеспечивающим захват и последующую колонизацию новых земель. Принимая участие в военных действиях при захвате территории, основная масса населения, как только контроль над ней полностью обеспечен, начинает заниматься привычным производительным трудом – пасти стада, обрабатывать землю, обустраиваться, одним словом. Естественно, возникает множество разнообразных контактов с аборигенами, они как-то инкорпорируются в новое общество и, в конце концов, как правило, сливаются с пришельцами в один народ.

Именно в этом плане эпоха архаических скифов резко отличается от всех предыдущих. Скифам военное превосходство нужно не для захвата новых земель с последующей колонизацией. У них война превращается в главный элемент экономики. Военная добыча играет крайне существенную, а временами и основную роль в обеспечении общества материальными благами. Достойно скифу приобретать богатство не потом, а кровью. Из трудов приемлемым (но не престижным) является только пастушество, своеобразное администрирование над братьями нашими меньшими. Необходимую тяжелую работу, в том числе и земледельческий труд выполняют покоренные или захваченные во время военных кампаний иноплеменники, чей социальный статус практически равен нулю. Навыки управления животными переносятся на покоренные племена на захваченной территории. Скифы – хозяева, администраторы, пастыри, не только клеймящие и стригущие, но и по необходимости бестрепетно режущие пасомых.

Но это – на захваченной территории, причем в том же степном мире. Только здесь скифы стремятся к экспансии, в том смысле, в котором мы употребляем это слово. Именно тут конфликты между господствующими племенами – своеобразные конфликты из-за пастбищ и скота, в который, помимо животных, входит еще и покоренное население. Подобный подход отнюдь не эксклюзивен в истории и, как представляется, был свойственен и ариям эпохи поздней бронзы, может быть, только жесткости было поменьше. И их поход на юг – это то же движение в поисках более богатых пастбищ за пределами Великой степи. Вот только для скифа остальной мир – не пастбище. Это – охотничьи угодья.

Скифы – не колонизаторы и этим они принципиально отличаются. Даже для иранских ариев – персов и мидян, старавшихся не смешиваться с подчиненными народами, они были паствой, чтобы стричь и резать которую, надо ее охранять и ею управлять. А скиф в отношении к оседлоземледельческим цивилизациям – не пастырь, а вольный траппер. Его набег на них – это увлекательная охота, а население их – дичь. В частности, этим отношением определяется и жуткий ужас, который скифские набеги вызывали на Ближнем Востоке, и беспрецедентный для свято чтивших договоры иранцев поступок Киаксара, предательством вырезавшего всех скифских вождей. С ними просто нельзя было договориться. Какой договор может быть между дичью и охотником?

Скифское вооружение, военная тактика, наконец, само кочевничество всецело определяются этой задачей охоты. Скиф быстр и неуязвим. На тревоживших ранее своими набегами земледельческие цивилизации варваров – гутиев, луллубеев, касков, ливийцев и т. д. можно было организовать ответную карательную экспедицию. Скиф пришел и ушел – ищи ветра в поле, кочевье без постоянного местопребывания за две тысячи километров от границы!

Колесницы отходят в прошлое, как инструмент, не соответствующий новым задачам. Вряд ли для того, чтобы сесть на коня верхом, нужно больше ума, чем для того, чтобы запрячь его в колесницу. Тем более, что пасти коней, в отличие от другого скота, пешим практически невозможно. И то, и другое было известно степнякам еще в эпоху Великой Колонизации. Колесница – тяжелый танк древности – была оптимизирована под локальные сражения во времена экспансии ариев эпохи поздней бронзы. Всадничество, по аналогии скорее сопоставимое то ли с Luftwaffe, то ли с москитным флотом, стало незаменимым при набегах скифской эпохи. Попробуйте быстро пересечь на колесницах пустыню Гоби и вернуться назад!

Кочевничество, отсутствие постоянных поселений делают скифов неуязвимыми для ответного удара. Наступательная война против скифов бессмысленна. Любой мощный военный кулак, собранный против скифов, бьет в пустоту. Их не за что взять. Остается только сидеть и ждать в обороне. Ценность кочевничества не в большем количестве произведенного продукта, а, прежде всего, в том, что оно обеспечивает неуязвимость и военную инициативу.

Изменения в идеологии идут в том же направлении. Раннескифская эпоха – абсолютный героический мир. Как и любой такой мир, это мир человекобогов. Об этом наглядно свидетельствует то, что все монументальные средства, разработанные в степи в культовых и ритуальных целях в эпоху бронзы – курганы, каменные стелы, мегалитические ограды – теперь используются для возвеличения памяти павших героев. Вместо окуневской стелы – оленный камень, вместо кургана-храма – курган-мемориал. Мандалы андроновских и карасукских сосудов уходят в прошлое. Эстетические поиски степняков сосредотачиваются на украшении предметов вооружения и знаках отличия.

Символика звериного стиля великолепно отражает эпоху. Предлагаемая версия возникновения скифского идеологического и культурного комплекса позволяет, наконец-то, вместо академичного, но абсолютно безликого “кошачий хищник”, назвать Существо его Именем. Барс. Большой Белоснежный Кот, надмирный охотник, абсолютный Властелин Высот, сияющих горных вершин, откуда до Запредельного Синего Неба рукой подать. Архетипичность этого образа растолковывать не надо – здесь не детский сад. Другое дело, с какими именно представлениями он мог соотноситься в мире восточноиранских кочевников. Приуроченность изображений барса к “статусным” погребениям скифского мира дает возможность определить, символом какой Сущности он мог являться. Фарн. Харизма, Небесный Мандат, божественная благодать, ниспосылаемая всем, кто предназначен править, “вязать и разрешать” в Земной Юдоли. Позже, за тысячи километров от домена скифского мира – Центральной Азии – в местах, где подпавшие под власть или обаяние скифов аборигены до этого и слыхом не слыхали ни о каких барсах, туманный полулегендарный образ Горнего Белого Кота будет заменен привычными им медведями, волками, леопардами. Но суть его, как кажется, останется той же.

С оленем все не менее интересно. Сама распространенность символа оленя, как в изображениях на архитектурных сооружениях, так и в скифской торевтике, связана с великолепием, яростью, упорством, бесстрашием и безоглядностью поединков самцов-оленей во время гона (Впервые на это в частной беседе обратил мое внимание И. Грачев). Иначе говоря, я полагаю, что скифский олень – вовсе не тотем. Тотем – принадлежность, образ социальной самоидентификации рода, клана, на худой конец – племени, но уж никак не всего колоссального культурного макроорганизма, которым, без сомнения, является кочевой мир евразийских степей в скифскую эпоху. Здесь речь может идти именно и только о фундаментальном для скифской культуры архетипическом образе, олицетворяющем метафизическую сущность или существо, entium. Скифский олень – символ поединщика, бойца. И, полагаю, что не просто – так себе – бойца, а бойца, одержимого боевым безумием, неистового бойца, берсерка, если угодно. Ключевые культурные термины здесь – латинское furor и германское wut – сиречь бешенство. Наиболее законченный образ, абсолютная метафора подобного боевого неистовства – Вотан/Один со своими эйнхериями, навсегда ставший в европейской цивилизации олицетворением варварского героического мира. Мира, ворвавшегося в Европу с дробным топотом копыт скифских коней. И пока скифы в Центральной Азии изготавливались к своему фантастическому Первому Броску на Запад, “одноглазый старый охотник на опушке германских лесов смеялся и седлал Слейпнира” (К.-Г. Юнг).

Возникновение нового культурного мира неизбежно сопровождается реструктуризацией всех социальных отношений, в особенности, крупных социальных единиц – племен. В поход уходит не племя, а отдельные люди, в крайнем случае – кланы. Связи боевого братства крепнут, ослабляя родственные. Кроме того, подобные времена – настоящее раздолье для "людей длинной воли", степных self made man'ов, самостоятельно определяющих свое место в мире и умеющих бороться за это место. Возникает сложный конгломерат из остатков старых и ростков новых отношений.

Безусловно, такая резкая трансформация степного культурного мира не была беспредпосылочной. К концу эпохи бронзы все элементы культуры – от идеологии и образа жизни до транспортных средств и вооружения – были готовы к тому, чтобы, реорганизовавшись, образовать новую социокультурную парадигму. И все-таки этот мир, вполне самодостаточный, нуждался в определенной встряске для перехода в новое качество. Мы возвращаемся к поставленному вопросу. Какие события могли послужить толчком для формирования скифского мира?

“Удлинение” хронологии дает возможность почти безошибочного ответа на этот вопрос. Повивальными бабками этого brave new world’а были чжоуские князья.

В данном случае вопрос о дате штурма Аньяна – конец XII или конец XI века до нашей эры – не имеет принципиального значения. Большинство ученых предпочитает позднюю дату, но даже принятие более ранней практически ничего не меняет. В любом случае, это однозначно ложится в область хронологических значений той точки отсчета формирования скифского мира, которую мы себе наметили умозрительными спекуляциями на исторических аналогиях.

Соприкосновение древнего Китая с культурным миром Великой степи в конце эпохи бронзы хорошо фиксируется заимствованиями иньцами предметов вооружения из арсенала степняков. У “полуварварского” Дома Чжоу на степной границе вообще часть подданых составляли западные племена скотоводов, скорее всего, те самые ирано- или тохароязычные восточные индоевропейцы. К сожалению, процесс взаимодействия двух культур закрыт для анализа ввиду бедности доступных археологических источников того времени для данной территории. Однако, сам факт его не вызывает сомнений.

Тем не менее, максимум, на что могли претендовать степняки в эпоху иньского царства – это приграничные набеги и, возможно, служба в наемных войсках пограничных правителей. Чжоу в то время было вполне лояльно центральной власти. Само же Инь – государство закрытое и, вдобавок, достаточно сильное, чтобы давать отпор соседним племенам. Масштаб военной добычи – свиньи и женщины из пограничных деревень – явно не тот, чтобы привлекать дальних северо-западных сородичей. Да те и не доберутся на колесницах через пустыню.

Все изменилось с началом амбициозного проекта Вэнь-вана. Для захвата Аньяна нужно было сконцентрировать мощные силы, и в тот момент все средства были хороши. Тем более, что, как уже говорилось, степняки для чжоуских князей совсем уж чужими не являлись. И сами западные варвары той поры были не безумные для земледельческих народов, жестокие и непредсказуемые скифы, а вполне вменяемые, хорошо умеющие воевать, но, в принципе, достаточно мирные скотоводы.

Наличие варварских контингентов в армии, захватившей Аньян, несомненно. Очевидно, что привлекались не только непосредственные соседи, но и более отдаленные от границы племена. Мы не знаем, были ли уже тогда среди них те, кто жил к северу от Гоби и Алашань, но это и не очень существенно. Важно другое.

Аппетит приходит во время еды. Масштабное участие степняков в войнах смены династий, возможность безнаказанно грабить несметные для, в общем-то, нищего скотовода богатства крупных городов, привели к тому, что для какой-то части степных племен такие военные экспедиции стали самым доходным и престижным занятием. И когда чжоуским ванам перестали быть нужными степные союзники, уже было поздно. Лавина покатилась и начала набирать свою мощь.

Возможным маркером начала масштабных набегов конницы на Поднебесную служит появление в Китае так называемого “комбинированного древкового оружия” - алебард и глеф. Это очень специфичное вооружение, предназначенное именно для борьбы пехоты против высокоорганизованного конного войска (недаром в Европе оно появится только в развитом средневековье). Дата наиболее ранних образцов – конец XI – X век до н. э.

Вся эпоха раннего Чжоу заполнена бесконечными войнами со степью. Частично это еще классическая экспансия – с захватами земель, попытками переселений на подконтрольные территории. Однако, уже тогда просматривается новая схема, впоследствие блестяще примененная скифами во время ближневосточных походов. Часть кочевых племен постоянно находится на границах государства, иногда образуя варварские княжества, формально нередко подчиняющиеся верховной власти. Эти достаточно эфемерные небольшие полугосударственные образования служат своеобразными “аэродромами подскока” для степных племен, живущих на большом удалении, базами, местом передышки после изнурительных переходов от родовых кочевий к границам империи или на обратном пути. Вместо старой “колониальной” стратегии возникает новая – “война набегов”, “точечные удары” в самые уязвимые места противника.

В китайские войны вовлекается значительная, если не преобладающая часть племенного мира восточных степей. Для многих из них, среди которых, несомненно, были и непосредственные предки скифов в узком понимании этого термина, сложилась вообще уникальная ситуация. Если приграничные племена были, в свою очередь, уязвимы для ответных акций правительства, то более отдаленные, в особенности, отрезанные труднопроходимыми пустынями, стали полностью безнаказанными. Требовался только соответствующий транспорт. Тогда и началось массовое применение верховой езды, в свою очередь, раскрывшее новые возможности в организации военного дела. Конная орда с ее принципами военной тактики и вооружения стала наиболее “продвинутым” видом военной организации, пережившем не только своих создателей, но и их многочисленных потомков и дожившем в регионе вплоть до Нового времени.

Рейды степняков не могли не способствовать и быстрому усовершенствованию хозяйства, его материально-технической базы в сторону максимальной мобильности. От мобильного скотоводства до кочевничества – всего один шаг, и при необходимости такой шаг делается за два-три поколения. О преимуществах кочевничества с военной точки зрения было уже сказано выше. Если к этому добавить прогрессирующее иссушение климата – а в том, что именно такова была ситуация, согласно большинство палеогеографов – то уже этих побудительных мотивов вполне хватит для трансформации хозяйства. Тем более, что, как и в случае с верховой ездой, зачатки кочевой экономики существовали в степи уже пару тысяч лет. Одно несомненно – без кочевничества скифы никогда бы не открыли счет “бичей божьих” – безымянных орд Великой Степи, фантомов, внезапно появляющихся, наводящих ужас и растворяющихся в пространстве.

Мы уже говорили о смене идеологий и зримых свидетельствах этой смены - оленных камнях, тагарских погребальных оградах и других подобных памятниках. На смену ритуальному приходит героическое мироощущение, апофеоз которого не слиянность с миром и судьбой, а гордое противостояние им обоим. Родившийся степной индивидуализм не требовал концептуального оформления в философских диалогах и религиозных догмах. О нем более чем наглядно свидетельствовали поступки окружающих.

Безусловно, героические эпохи, с точки зрения всей истории человеческого общества – лишь краткие мгновения. Но именно эти мгновения решают все и создают новый мир. Так было в начале скифской эпохи в Центральной Азии.

Конечно, постоянная провокация войны всех против всех долго продолжаться не могла. Общества скифского мира достаточно быстро берут под свой контроль степную вольницу, отправляя ее, ко всеобщему удовольствию, геройствовать в набегах на оседлые цивилизации. Более того, к концу эпохи в регионах полуоседлости, например, в Минусе или Европейской Скифии возникают весьма развитые социальные отношения с прочными вертикальными (царская власть) и горизонтальными (братства, общины) связями внутри общества.

К этому времени относится и появление в скифском искусстве “сцен терзания”, практически отсутствующих в Центральной Азии на ранних этапах существования скифского мира. Я полагаю, что этот мотив скифской торевтики можно интерпретировать, скорее, в социальном смысле – как победу сил, упорядочивающих общество. Победу идеологии власти, какая бы то идеология не была, и, разумеется, победу самой власти. Традиционное объяснение, сводящее “сцены терзания” к мифологическим представлениям календарного цикла, на мой взгляд, не может быть принято, так как исходит из специфики оседлоземледельческих цивилизаций.

Хотя, право, не стоит придавать слишком много значения социальным связям. Максимум социализации, на которую способны степняки — это создание весьма рыхлых племенных конфедераций. И в этой среде бывают моменты всеобщего единства, но, как правило, это обусловлено либо инстинктом самосохранения во время военно-политических катаклизмов, либо личной харизмой (кстати, свое происхождение это слово ведет от иранского hvarno — божественная благодать) выдающегося вождя, часто перерастающей в харизму целого рода.

Однако, даже харизмы Чингисхана для устойчивого существования созданного им государственного объединения хватило не более, чем на полвека после его смерти. Дело в том, что, пусть в неявном виде, но волевая, индивидуалистическая модель поведения всегда присутствует в степной культуре и при соответствующих обстоятельствах (например, неудачных войнах) моментально активизируется. Тогда, казалось бы, достаточно развитые раннегосударственные объединения внезапно рассыпаются на тысячи сверхмобильных свободных социальных атомов, готовых объединяться и действовать исключительно во имя своих интересов и предпочтений.

Особенности появляющегося на свет скифского мира прекрасно описывает Авеста. Конфликт ариев и туров, почти оседлых скотоводов, хранителей наследия эпохи бронзы и появившихся на свет кочевых скифов. Трагедия здесь в близких родственных связях между обоими племенами. Несмотря на это, туры-скифы с воодушевлением служат Злу, и лишь отдельные из них переходят на сторону Ахурамазды. Они носители хаоса, богоборцы, слуги Аримана. Можно представить себе, насколько утомил бесконечный кошмар “скифщины” мирных скотоводов Средней Азии и Ирана, если в их сознании ближайшие родственники превратились в исчадие ада.

Кстати, появление этих мотивов еще в Гатах, традиционно считающихся принадлежащими перу Великого Пророка, как будто указывает на неверность наиболее древних датировок жизни Заратустры, ибо в XVI – XII веках туров, как оформленного племенного объединения, ведущего жесткую борьбу за контроль над Великой степью просто еще не было. Средние даты (XI-VIII века) более приемлемы. Это не значит, что до него у части иранцев не было схожей с маздеизмом религии. Вероятней всего – была, впрочем на эту тему мы сейчас распространяться не будем.

К концу эпохи Западного Чжоу – начало восьмого века до нашей эры – скифский мир уже существует по-настоящему, правда, только в Центральной Азии, на Саяно-Алтае и, вероятно, в восточном (а, может быть, и в Центральном) Казахстане. На всей остальной территории степи еще продолжается предскифское, карасук-киммерийское время.

Этот простой факт великолепно объясняет ряд археологических парадоксов. К примеру, в Аржане содержатся как типично предскифские, так и не менее типично скифские вещи. Этот момент всегда был камнем преткновения для археологов, придерживающихся точки зрения об автохтонном происхождении скифов в Восточной Европе. Исходя из этой версии, все культуры скифского мира имеют примерно одинаковое время возникновения, и временное сосуществование двух миров просто невозможно.

На самом деле, после становления катакомбной культуры, все крупные процессы культурогенеза на западе евразийской степи вторичны по отношению к более восточным территориям. Не то, чтобы ex oriente lux, по большей части ex oriente на запад приходит леденящий ужас для населяющих его народов, тем не менее, столь любимый Л. Н. Гумилевым принцип домино – падение одной кости влечет за собой падение всех остальных – почему-то работает почти исключительно в одну сторону. Только установление российского и китайского контроля над степью в Новое время (по меткому выражению петербургского археолога Игоря Грачева – “Два брата Каина зарезали третьего, Авеля.”) положит конец этому.

Трудно с достоверностью сказать, какое именно событие вынудило часть степных кланов отправиться искать счастья в Великий Западный поход. Судя по всему, версия Геродота близка к истине, и роль окончательного толчка сыграли какие-то междоусобицы. Однако, экспансия возникшего скифского мира на запад была практически неизбежной и, рано или поздно, состоялась бы в той или иной форме.

На рубеже II и I тысячелетий до нашей эры европейские степи несравнимы со Степным Востоком ни по количеству памятников, ни по их яркости. На Западе - прогрессирующее запустение, упадок курганного строительства, безликая, по сравнению с предыдущей эпохой керамика, депопуляция, сокращение ареала степных культур (поселения бондарихинской, “лесной” культуры этого времени лишь какую-нибудь сотню километров не доходят до побережья Азовского моря).

На Востоке – великолепная карасукская культура, постепенно перерастающая в тагарскую, красивейший металл, художественная парадная керамика, херексуры, оленные камни, целые галереи петроглифов, на которых изображены то мчащиеся колесницы, то сражающиеся воины, охота, странные ритуальные действия - то ли моления, то ли хороводы. Жизнь в пересыщенном растворе. Новые технологии, новые идеологии, новое общество. Первые передвижения на запад, возможно, связанные с историческими киммерийцами. Поиск. Пассионарность. Яркий мир с жизнью, доверху наполненной опасностями и удачами. Западный Путь был открыт, и энергия “плавильного тигля” и “генератора народов” не могла не выплеснуться в этом направлении.

В пятитысячелетней истории евразийских степей как до, так и после этого было немало впечатляющих моментов. Великая Колонизация, эксперименты окуневцев и катакомбников, эпоха Каганатов, Монгольская Империя. И, все-таки, пожалуй, лишь религиозная революция в среде арийских племен не уступает событиям, о которых здесь говорилось, в своем влиянии на судьбы всего человечества. И то, и другое можно без преувеличения назвать звездным часом Великой Степи.


????????????????????????????????????????????????????

ЕЩЕ СЮЖЕТЫ ИЗ ЖИЗНИ СКИФОВ.

I. ВЭНЬ-ВАН - ПОВИВАЛЬНАЯ БАБКА.
...В 1327 году до нашей эры князья клана Чжоу возвращаются из степи, где они прожили четыре века, в пограничную область Китая. В течение двух последующих веков дом Чжоу, пользуясь тесными связями с западными “рыжеволосыми” степняками, среди которых и предки будущих скифов, крепнет, а от правителей Китая - дома Шан - постепенно “отворачивается Небо”. Очередной правитель Чжоу - великий Вэнь-ван - решается готовить смещение последнего государя Шан. В последний момент он умирает, и захват столицы - Аньяна - осуществляет его сын. С помощью, в частности, многочисленных колесничных отрядов степняков. Потом - несколько десятилетий установления окончательного господства династии Чжоу. С их же помощью. Далее степнякам говорят: “Отлично! Молодцы, вы нам очень помогли. Всем спасибо! До свидания”. Опомнились. Поздно. Уже приехали. Великолепно задуманный и реализованный проект Вэнь-вана произвел на свет не только блестящую цивилизацию Древнего Китая, но и ее вечный кошмар - кочевой мир степей.
Выросли поколения, интересующиеся стяжать богатства не потом, а кровью. Санкция императора, конечно, существенна, но не до такой же степени, чтобы возвращаться в степь пасти лошадей с овцами, где самый блистательный подвиг - кража скота у соседа.
В степи к тому времени все уже созрело - и технологии, и идеологии. Китай сильнее, населеннее, культурнее и технологичнее, отделен пустынями. К сожалению, безымянным остался гений, который понял, что все это решается массовым использованием верховой езды. Под новоизобретенное абсолютное оружие моментально приспосабливаются вооружение - сложный лук, военная тактика - конная орда, стратегия – глубокий набег и уход обратно в степь. Верховая езда трансформирует и хозяйство - оно становится кочевым и полностью базируется на скотоводстве. Мобильность и неуязвимость степняков вынуждает гораздо более мощную китайскую цивилизацию на долгие века перейти к стратегической обороне на степной границе.
В войне набегов вырастают новые люди - степные хищники, гордые, бестрепетные, уверенные в своем превосходстве, презирающие цивилизацию с ее социальной иерархией и изнурительным повседневным трудом. Для них это просто охотничьи угодья. Рождается героический мир Евразии...

II. КОЛУМБЫ СТЕПЕЙ.
...Китай крепнет, и находит все новые способы противостоять степнякам. Все меньше добыча и все больше потери. Источник вечного наслаждения явно оскудевает. Все ожесточеннее свара крупных племенных объединений. Основные кочевья скифов в это время находятся где-то в Джунгарии. Это далеко от главной кормушки - китайской границы, и в этой пьесе они обречены на вторые роли. Попытка переломить ситуацию приводит к поражению от более сильных племен. Так что, выборов в том мире у них немного - прозябание или смерть. Прозябать они не хотят, прелести охоты на богатства оседлой цивилизации они явно уже вкусили - иначе пасли бы себе овец, подворовывали бы у соседей лошаденок и жен, тарбаганчиков постреливали и не парились. Погибать им тоже есть смысл в какой-нибудь грандиозной акции, с пиаром на века, а так, на окраине их мира, от рук своих же - неинтересно. И их правящий клан решается на беспрецедентный шаг. Собрав всех желающих, в том числе и из соседних племен, скифы уходят в Великий Западный Поход.
Они знали о том, что, за тысячи километров, на западных и южных берегах великого степного океана есть еще где применить свои таланты. Степь уже тогда была информационным каналом, связующим Восток и Запад. Сведения были смутными и бессвязными, не давали уверенности, но позволяли надеяться и рискнуть.
Впоследствии этими путями будут идти десятки племен и народов. Кое-кто из них достигнет большего. Но скифы были первыми, и мы не можем не отдать должного их драйву и их мужеству.
К этому времени до племен западных степей уже дошли все культурные инновации - и верховая езда, и кочевое хозяйство, и героическая идеология. Но, не будучи их создателями, в других условиях, эти племена не очень понимают, что теперь с ними делать - и используют по своему разумению. Для скифов же это - плоть, кровь и жизнь. Естественно, когда, преодолев тысячи километров, они ворвались в степи Восточной Европы, там только “полетели клочки по закоулочкам”...

III. ТРАГЕДИЯ КИАКСАРА. ...Эпопея скифов на Ближнем Востоке вселила в местных жителей ужас на века, вызвав к жизни апокалиптические образы Гога и Магога. На самом деле они просто применили в местных условиях то, чему научились в китайских войнах. Безраздельно господствуя в Причерноморье и Предкавказье, организовали (опять же, как у границ Китая) “аэродром подскока” - скифское царство у озера Урмия, и принялись всласть терроризировать всю Переднюю Азию. Собственно, ужас наводила не какая-то особая жестокость и человеконенавистничество (скифы этим не отличались, да и в эпоху Новоассирийского Царства нужно было очень сильно стараться, чтобы кого-то этим удивить, айсоры вон до сих пор после этого только тем и занимаются, что шнурки продают), а то, что на них нельзя было найти управу. Все приходившие до этого варвары спали и видели, как бы захватить где-нибудь в приличном месте власть, сесть там правящей элитой и пасти овец-подданных, по нужде защищая их от рыщущих кругом волков, а большую часть времени лежать-полеживать, рахат-лукум кушать, шербет попивать, лапочек-honey, сладких, как мед, за гладкие налитые бока похватывать. Эти же быть пастырями не интересовались, и желали лишь вволю порезвиться, вступая в те союзы, которые сулили максимум добычи в данный момент. У них не было ахилессовой пяты собственных владений.
Безусловно - отморозки. Но отморозки блистательные. Культурная элита Ближнего Востока не может не оценить их обаяния. Возникает “скифская мода”. Одежда, украшения, маленькие фигурки. На одной, из Египта - квинтэссенция скифа. Красивый бородат… Продолжение »